Борис Тищенко, советский композитор

/расшифровка интервью из телепрограммы «Пятое колесо, 1989 г./

 

«… Раздался звонок, очень тревожный звонок Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, который в это время приехал в Репино, … и вопрос: «Боря, Вы не знаете, как себя чувствует Борис Лазаревич Клюзнер?» 

Я сразу позвонил в Музфонд, и мне сказали, что он только что умер.

Вот, и на мою долю выпала такая грустная миссия, сообщить об этом Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу, который очень тяжело переживал эту кончину своего, действительно, друга и одного из любимых композиторов. Но, как известно, и сам Дмитрий Дмитриевич умер … 9 августа этого же года.  Вот так одновременно мы потеряли двух огромных художников…

В этом году (1989) ему было бы 80 лет, он 1909 г.р. Я, к сожалению, Бориса Лазаревича знал не очень долго и не очень много.… Но встречи, и его музыка  оставили неизгладимое впечатление. Я музыку его помню и люблю всю жизнь!

Ну, я вспоминаю премьеру Второй симфонии, это удивительное сочинение. 

Третью симфонию, довольно страшное сочинение,  с хором на японские стихи, сочинение, которое кончается просто всемирной катастрофой. Очень актуальное сочинение, которое вот почему-то вот не играется, не играется, не играется …

Третью симфонию я помню очень хорошо. Он сам играл на рояле, и сам пел, удивительно выразительно, экспрессивно.

Я вспоминаю, наше знакомство произошло, когда я был еще совсем юн, мне едва ли не 15 лет было. Я учился тогда в Музыкальном училище…

Он (Борис Лазаревич) очень любил, действительно не то чтоб преподавать, а вот как-то наставлять, говорить, объяснять…       

Помню, я получил из его рук вот эти восемь романсов на стихи английских и бельгийских поэтов: это Бернс, Вордсворт, Китс, Шелли и Верхарн.  

Это музыка удивительно достойная какая-то!

Это кстати было время, когда в зенит славы вошел знаменитый цикл Свиридова на стихи Роберта Бернса. И вот я считаю, романсы Бориса Лазаревича на английскую и бельгийскую поэзию, ну как принято говорить, вполне конкурентоспособны с этим действительно выдающимся сочинением Свиридова, а во многих качествах своих они даже тоньше, а, может быть, даже глубже.

Какая-то удивительная музыка, интеллигентная,  … это очень высокая петербургская интеллигентность.

…  только великий художник, по-моему, мог написать одним штрихом такой образ –

- «Грустила птица» на стихи Шелли. Удивительная пластика, изящество!

Такая вот музыка! Я ее страшно люблю.

Сколько лет прошло, а эта музыка во мне живет.

И я считаю себя во многом учеником Бориса Лазаревича.

при такой какой-то грустной задумчивости его творчества, он (Борис Лазаревич) был очень остроумный человек и даже веселый. Я помню, как я в восхищении говорил о «Манфреде» Чайковского: «Вот тема феи, посмотрите, какая прекрасная».

А он говорит: «Ну, какая-то такая сельскохозяйственная фея немножечко!»

А надо помнить, что это было время, когда были такие фильмы как «Кубанские казаки», где действительно воспевалось несуществующее изобилие нашей Родины.

Это было очень смешно и, в общем-то, правильно. Хотя я продолжаю любить эту музыку.

Ну, вот еще помню, как он говорил: «Боря, не будьте чистюлей, не брезгуйте писать музыку в кино, это очень выгодно: Бум – рубль, Бум – два! Занимайтесь этим, ничего нет в этом позорного, зазорного».

Я уверен, что настоящее творчество, такое, каковым является творчество Клюзнера, оно не исчезает. Позабыли – вспомнят!

Он такой современный. Он опередил свое время просто.

Я уверен, что судьба его творчества очень светлая».